Вы оба это знаете, а поезд все стоит, все не трогается с места, все никак не начнутся толчки, белье, копейки, долгий говор соседей, темный приторный чай, промасленная бумага, тусклый свет фонарей на пустом полустанке, бисерное, вспыхивающее золото дождевого пунктира на стекле, косой и грешный взгляд солдата, качающаяся теснота коридора и срамной холод сортира, где грохот колес сильней и оскорбительней, и из полумрака близко и нелестно смотрит на тебя твое собственное отражение — унижение — поражение...
Все это впереди; а поезд все стоит и не трогается, и твоя улыбка натянута и готова сползти, оплыть слезою, и в ожидании толчка, конца, последнего взмаха ты шевелишь ртом, шепча бессмысленные слова: восемьдесят семь, семьдесят восемь; семьдесят восемь, восемьдесят семь, — и по ту сторону глухоты тот, другой, тоже шевелится и с облегчением лжет: "обязательно".